А. Н. Кирпичников. Иностранец о Пскове XVI в. Сообщение Самуэля Кихеля // Труды Псковского музея-заповедника. Вып.1. Псков, 1994

Самуэль Кихель родился в 1563 в городе Ульме в состоятельной бюргерской семье. Вместе с братом готовился к наследственной купеческой деятельности. В то время было принято, чтобы юноши из обеспеченных фамилий отправлялись путешествовать, а затем составляли отчет о поездке, что в качестве составной части образования было как бы своеобразным экзаменом зрелости и служило примером для других.

Одиссея Кихеля началась в 1585. Он без определенного плана объехал 28 городов Западной Европы. Через Богемию, Бранденбург, Нидерланды достиг Англии. Дальнейшему странствованию в Шотландию и Ирландию воспрепятствовала чума. На следующий год Кихель был в 29 городах Центральной, Северной, Восточной и Южной Европы. Тогда по дороге - Росток, Штральзунд, Штетин, Данциг, Кенигсберг, Вильна, Рига, Дерпт он оказался в Пскове, где провел 8 дней.

Путешествия Кихеля продолжались в 1587-1589. Он попал на Ближний Восток - видел Кипр, Родос, Сирию, Египет, Турцию. Всего за пять поездок он посетил более 110 городов и мест.

Путешествия явно увлекли молодого немца. Помогло, очевидно, и знание итальянского, французского и латинского языков. Одержимость наблюдателя нового мира соседствовала в нем с авантюризмом искателя приключений. Во время скитаний Кихель перепробовал множество занятий: он представлялся торговцем, паломником, студентом, врачом, кучером. Однажды случайно затесался в шайку конокрадов. Был лютеранином, но выдавал себя за католика. Передвигался он на коне, осле, верблюде, плыл на корабле, ехал среди дворян и шел в толпе бродя. Счастливо избег нападения бандитов, шторма, холода и голода, но в Александрии его свалила лихорадка.

Мы почти ничего не знали бы о Кихеле, если бы он не вел подробный дневник. В нем он живописал все увиденное: людей, города, улицы, постройки, ремесло, землепашество, одежду, религию, казни, похороны, праздники, ландшафт, достопримечательности. С вниманием наблюдал церкви, аптеки, зверинцы, художественные галереи, арсеналы, оборонительные сооружения. Не забывал сообщать о еде, способах выпечки хлеба, путевых мерах. Не чужд Кихель и социальных подробностей, которые он, правда, трактовал ограниченно, с позиции выходца из среднего бюргерского сословия.

Таков эскизно, почти авантюрный, но основанный на реальных фактах роман, а точнее репортаж из XVI в., написанный Самуэлем Кихелем. В своих записках автор предстает человеком острого наблюдательного ума, пытливым, любознательным, находчивым, и в то же время незамысловатым и непосредственным в своем восприятии.

Записки в окончательном виде были созданы после возвращения Кихеля в 1589 па родину. При редактировании текста он дополнил их сведениями из литературы и старых хроник; обнаруживается его знакомство с античностью, упоминается даже о расколках. Однако попытки собственной исторической интерпретации по большей части даже для своего времени наивны. Так, например, наш автор, ссылаясь на древние акты, считает, что швейцарцы якобы произошли от шведов. Привлекательность и источниковедческая ценность сочинения Кихеля заключается не в его посредственной исторической эрудиции, а в довольно верном и занимательном описании современной ему действительности.

Первоначальные цели - увидеть и описать какой-то новый мир - по их почти всесветному масштабу были превзойдены во много раз. В родном Ульме, где продолжал жить после своего возвращения Кихель, за ним закрепилась репутация бывалого предприимчивого человека. Он вступил в торговое предприятие своего отца, а в 1594 был принят в местный купеческий союз. Умер Кихель в 1619, часть своего наследства завещав беднякам, неимущим детям, студентам. В Ульме до сих пор сохранился старинный дом вымершего в XVIII в. рода Кихелей. Ныне в нем находится Ульмский музей.

Впервые пересказ рукописи Кихеля был издан в 1820 г.3. Однако лишь в 1866 К. Д. Гашлер издал полный текст записок Кихеля по трем, ныне, к сожалению, не сохранившимся рукописям (одна из них объемом 545 листов представляла автограф самого ульмского путешественника).

Отрывки путешествия Кихеля по Восточной Европе давно привлекли внимание немецко-прибалтийских и русских историков. При этом в русской литературе в переводе использовался лишь пересказ сочинения, опубликованный в 1820 г.5. Этот, получив-
ший известность пересказ неполон и неточен. Опущен ряд важнейших подробностей, другие, наоборот, появились в вольном изложении >и должны быть исправлены. В настоящей работе впервые предлагается полный перевод с немецкого оригинального издания 1866 г. (см. приложение).

Как следует из дневника, Кихель в компании одного голштинского и двух английских -купцов приехал в Псков в августе 1586 из Дерпта водной дорогой по р. Эмайыге, Чудскому и Псковскому озерам, р. Великой. Описание занявшего 4 дня плавания полно безыскусными подробностями. Этой же повествовательной манере остается верен наш путешественник и в дальнейшем. Его натурные наблюдения отличаются свидетельской непосредственностью. Однако свой текст Кихель перемежает сведениями, насколько можно догадаться, почерпнутыми из разного рода сочинений о России. Он пишет, что намеревался ехать вглубь страны и "многое прочел, чтобы писать об этом по дороге". Это "многое" прибавилось в виде заимствований, но, видимо, не по дороге, а при окончательной доработке рукописи в Ульме. Круг привлеченных, но не названных источников поддается распознанию.
Текст записок обнаруживает знакомство Кихеля с трудами С. Герберштейна и П. Иовия (изданных вместе на немецком языке в 1563 и 1567), а также с книгой А. Поссевино о Московии (опубликованной по латыни в 1586). К числу заимствований, судя по всему, относятся замечания: о регистрации приехавших купцов-иностранцев 8, о греческом характере богослужения, о запрете иноверцам входить в русские церкви, о воздержании попов от второго брака в случае смерти первой жены. К Герберштейну и Иовшо восходит приводимый Кихелем перечень ввозимых в страну и вывозимых из нее товаров, и слова о порядке записей торговых сделок между русскими и иностранцами. Из книги Поссевино, по всей вероятности, взято сообщение о неприхотливости русских в пище и питье и о том, что они лучше сопротивляются врагу в крепостях, чем в открытом поле. Чужие сведения Кихель не выдает за свои и приводит в кратком, но точном виде. По мере (источниковедческих разысканий перечень всякого рода заимствований, возможно, " увеличится, хотя здесь не исключены совпадения подробностей, замеченных самим путешественником или подсказанных ему очевидцами, с такими же, отмеченными уже в книгах его предшественников. Переходим к псковским известиям самого Кихеля. Они посвящены преимущественно городским постройкам, положению иностранцев и торговле, быту и обычаям псковичей, некоторым их обрядам.
Первое знакомство Кихеля с новой страной произошло при въезде в реку Великую из Псковского озера. Он увидел здесь по граничную досмотровую башню с гарнизоном. В описании немецкого путешественника место можно безошибочно узнать - это погост Устье, находящийся в 18 км от Пскова на левом берегу р. Великой при ее впадении в озеро. Сообщение Кихеля единственное, указывающее на существование здесь отдельно стоящей укрепленной башни. В XVI-XVII вв. такие башни в целях обзора и высотной стрельбы иногда ставились на господствующих высотах •внутри городов, например, в Полоцке 9 и Смоленске. О пограничной башне такого рода мы узнаем впервые. Традиция возведения подобных сооружений на речных дорогах Восточной и Северной Европы, однако, весьма древняя. В средневековье, возможно, не менее пяти боевых башен новгородцы возвели на своих рубежах (включая Орешек, Корелу, реки .Финляндии), а русские и ливонские немцы - на р. Эмайыги. Существовавшие на этой реке башни-костры находились на той же водной магистрали, которая из Тарту вела в Псков мимо упомянутого "городка у Николы на Устье".

Сообщения отечественных источников об Устье немногочисленны, но всегда подчеркивают его ключевое положение на ближайших северо-западных подступах к Пскову. Известно, что в XV в. здесь ставились против немцев заставы и и, очевидно, находился досмотровый пункт, контролировавший торговое судоходство. Характерно, что шведы в 1616 , чтобы блокировать подъездной путь к Пскову, поставили в Устье "на горе с нарядом" укрепленный городок, который был в том же году псковичами взят. Местоположение как упомянутого городка, так и предшествовавшей ему башни логично представить на всхолмлении, примерно в 100 м к востоку от древней церкви Николая Чудотворца. Эта повышенная часть берега ныне возвышается над уровнем реки Великой примерно на 10 м. Отсюда хорошо просматривается дельта реки, водная даль и подплывающие по судоходному форватеру суда. Башня такой обзор естественно увеличивала.

Оказавшись в Пскове, Кихель, опасаясь, что его, человека без определенных занятий, сочтут за шпиона, представился купцом и даже получил "для отвода глаз" от знакомого купца несколько свертков камки. Похоже, что во время всего - 8-днев'НО-го пребывания в городе он непосредственно с псковичами не общался, а в дополнение собственным наблюдениям расспрашивал членов местной купеческой иностранной общины.

Видимо, не без влияния этих разговоров, Кихель высокомерно отозвался о местных жителях как грубых и мало ездящих, но тут же вынужден был прибавить об их трудолюбии и развитом чувстве собственного достоинства. Соотечественники отсоветовали Кихелю продолжать путь, утверждая, что впереди трудный путь н кроме Новгорода якобы нечего смотреть. Таким образом, русское путешествие Кихеля оказалось кратковременным и замкнулось на Пскове. Не удивительно, что его некоторые впечатления
как человека, все время остававшегося на положении "иностранного наблюдателя, односторонни и поверхностны. Так, крепость Пскова, выдержавшая осаду целой армии, Стефана Батория, показалась немецкому путешественнику мало укрепленной, состоящей из одной внешней стены. О городских домах Кихель пишет, что они деревянные,и "весьма плохой работы", а далее прибавляет, что знатные граждане не живут в каменных, считая их очень вредными для здоровья. Последние слова верны, с той поправкой, что дома богатых псковичей уже в конце XVI в. нередко были каменными, но собственно жилыми были, как установил Ю. П. Спегальский, их верхние этажи16. Вообще среди домов города находились, конечно, строения разного достатка и достоинств. Материал, из которого они в большинстве строились - дерево, вовсе не показатель их бедности и неискусной выделки. Приведенные наблюдения Кихеля отчасти объясняются тем, что он, видимо, близко застройки и укреплений не видел, а смотрел на город из Завеличья или гуляя по наплавному мосту, соединявшему Завеличье со Средним городом. Вид на Псков с другого берега Великой открывал зрителю полосу стен и башен, береговые откосы, издали напоминающие валы, верхи церквей и колоколен, верхние деревянные этажи богатых хором, окна которых находились на уровне глав церквей. Создается впечатление, что Кихелю так и не удалось побывать внутри укрепленной части города.

Кихель сетует на подозрительность псковичей и отмечает, что ни один чужестранец даже по торговым делам без официальной надобности не имеет права проходить в город, то есть внутрь крепостных стен. Сведения Кихеля почти в тех же словах подтверждает и евангелический пастор Павел Одерборн. "Когда-то, - пишет он, - в нем (Пскове) кроме местных жителей проживало большое количество приезжих, теперь же (около 1584) чужестранцы совсем не допускаются внутрь городских стен". Эти два независимые сообщения соответствовали действительности и нуждаются в пояснении. Псковичи, опасаясь шпионажа, поджогов, вражеских нападений, осквернения своих святынь, стремились, если не прекратить полностью (как бывало в военные времена), то ограничить доступ иностранцев внутрь города и, что было всегда общим правилом, вообще не пускать их в церкви.

Из записок Кихеля вырисовывается, что иностранному купцу, и то транзитному, разрешалось входить в город один или два раза. Первый раз, когда он регистрировал привезенные товары. По данным платежной книги 1585-1587, места досмотра и взвешивания товара помещались тогда в Государеве дворе Среднего города, Немецком дворе в Завеличье, а также в таможенной избе. Последняя находилась на территории Окольного Большого города "надо рвом" и, быть может, предназначалась для нужд русских
купцов. Иностранное привозное имущество могло проверяться скорее всего в первых двух упомянутых местах, в том числе и с допуском к Государеву двору внутрь Среднего города. Судя по контексту описания Кихеля, его спутники по судну "вышли на сушу" и явили свои товары у Немецкого Гостиного двора, как раз находившегося на берегу р. Великой напротив Кремля.

Второй раз гость мог оказаться в городе и просить у наместника подорожную, если он намеревался ехать внутрь страны или из нее. Для получения такого документа необходимо было явиться во двор младшего наместника, который с 1510 располагался в здании бывшего Снетогорского подворья у стены Среднего города вблизи Рыбницких ворот и моста через р. Пскову, или на упоминавшийся Государев двор. Этот последний вплоть до смерти Ивана IV служил царской резиденцией, но в дальнейшем, по упоминанию платежной книги 1585-1587, назывался иногда наместничьим двором, то есть сделался тогда пристанищем одного из псковских наместников, по-видимому, старшего. Впрочем, наименование Государев двор и в XVII в. стойко держалось. В момент же посещения Пскова, Кихель, возможно, видел помещавщийся здесь, как он его называет, великокняжеский деревянный дворец. Отметим, что резиденции обоих наместников в 80-х гXVI в. выходили на главную до 1510 торговую площадь, располагавшуюся в Среднем городе, к югу от Довмонтовой стены.

Таким образом, чтобы оформить дорожные документы, иностранцы, направляясь из Завеличья, пересекали мост, проходили Власьевскую башню и попадали на главную городскую площадь. Только в эти немногие часы, следуя по ограниченному маршруту, иноземцы что-то могли увидеть внутри города. Человек в таких условиях составлял о застройке Пскова лишь самое общее, далеко не полное представление. Разумеется, описанная картина продиктована строгими предписаниями 80-х XVI в. Соблюдались они то в большей, то в меньшей степени и в следующем столетии. В качестве ближайшего по времени факта отметим, что в 1632 - 1633 ггорожане били челом государю, чтобы немцы в крепость не входили и в ней не торговали.

Запреты на проезд и размещение в городе обычно не распространялись на дипломатов и посольства. Однако и они не оставались предоставленными сами себе. Так, по словам участника итальянской папской миссии Паоло Кампани, бывшего в России вместе с А. Поссевино в 1581, "ни послам, ни купцам других народов, которые прибыли в Московию с его (царя - А. К.) разрешения, не дозволяется свободный проезд по всей стране, и пока они находятся в Московии, они содержатся как бы под почетным арестом. Назначаются особые люди (приставы - А. К.) которые следят за тем, что они делают и с кем разговаривают".

Процедурные стеснения часто раздражали иностранцев. Однако на примере Пскова, которым усиленно интересовались и недруги России, они в большей мере были ответными, вынужденными"

направленными против возможного предательства и сбора нежелательных сведений. Случаи этого рода псковской истории известны. Одновременно, как бы в контрасте с "внутри городскими" ограничениями, существовала свобода въезда и торговли для иностранцев, останавливающихся на Немецком Гостином дворе в Завеличье. В Псков, -как пограничный город, дозволялось приезжать без предварительного разрешения. Как писал в Ригу в 1588псковский наместник воевода князь Ф. М. Трубецкой, "у нас во Пскове как торгуют (так) и ездят повольно" 28. Косвенно свободный характер поездок во Псков подтверждает и Кихель, ничего не сообщающий о подорожных едущих до Пскова купцов.

Немецкий путешественник пишет, что в Пскове было разрешено торговать только англичанам и немцам (ганзейцам). Это замечание может быть пояснено. Во времена Кихеля псковская торговля испытывала оживление и подъем. После захвата шведами Нарвы в 1581 и приостановки "нарвского мореплавания" и потери бывшего в 1558-1582 гпод русской властью Дерпта торговое значение Пскова, хотя он и не заменил собой Нарвы, стало возрастать. К этому прилагало усилия и русское правительство. Почти во всех дипломатических документах последних двух десятилетий XVI - начала XVII вв., посвященных внешней торговле, Псков упомянут обычно наряду с Новгородом, Ивангородом, Холмогорами, Москвой как город, открытый иностранной коммерции 29. Для этой цели датчанам, шведам, представителям ганзейского союза было разрешено приезжать в Псков и иметь там торговые склады и конторы. Датчане и шведы не реализовали этого предложения, но им широко воспользовались прибалтийско-немецкие, восстановившие свои привилегии ганзейские, а также особо любекские купцы. Последние в 1586-1587 гписали из Пскова грамоту царю Федору Ивановичу. О содержании недошедшего документа и результатах самой инициативы можно судить по тому, что, по-видимому, в 1588 в Пскове в дополнение к Немецкому был открыт Любекокий Гостиный двор.

Кихель приводит ценные сведения об устройстве Немецкого Гостиного двора, в котором каждому владельческому покою соответствовала своя лавка. Это первые и наиболее подробные сведения XVI в. о центре иностранной коммерции в Пскове, где одновременно и жили и производили купеческие операции. По отзыву одного наблюдателя XVII в., "туда ежедневно выходят множество горожан ради торговли и прогулки; там можно многое видеть и можно приобрести местные продукты и ежедневно происходит большая торговля с приезжающими соседними нациями". Столь же оживленным это место было, вероятно, и во времена Кихеля.

Сообщение немецкого путешественника побуждает сказать об истории Немецкого двора в Пскове. Материал по этой теме накопился выразительный, но в нашей литературе он использован еще не достаточно полно.

Впервые о "-немецком береге", где ганзейские купцы арендовали дома русских жителей города, упомянуто >в документе 1498 г.35. Часть побережья р. Псковы напротив Кремля называли "немецким берегом" и позже. Именно в этом районе Запсковья, как сказано в платежной книге 1585-1587, "от Примостья на Пскове реке на всходе (к мосту через реку - А. К.) двор был немецкий приезжий"36. Здесь останавливались купцы из Ливонии и прибалтийских немецких городов. Река Пскова служила приехавшим водным путем, своеобразной гаванью.

Первые сведения о запсковском немецком дворе относятся к 1530-м. В дальнейшем о нем писал немецкий хронист Ф. Ниенштедт. "Там же во Пскове при речке, которая протекает у замка через город под городскими стенами был гостиный двор для немцев. Там они останавливались и складывали свои товары, а именно на левой (точнее на правой - А. К.) стороне речки против замка. Там я часто останавливался с товарами до 1560 Тогда произошел во Пскове в этом месте большой пожар и гостиный двор сгорел".

После пожара, происшедшего, правда, не в 1560, а в 1562, немецкий двор был вынесен за пределы крепости в Завеличье. Отстроен он там был скорее всего к 1585 , уже после осады города войсками Стефана Батория. Источники фиксируют его существование в 1585-1587. Сведения Кихеля продолжают этот ряд. На новом месте двор просуществовал до конца XVII в. Здесь открываются небезынтересные для рассматриваемого сюжета подробности. На плане, составленном Э. Пальмквистом в 1674 , шведский, но в действительности первоначально немецкий, двор показан расположенным на левом берегу р. Великой, напротив Кремля, на одной оси с Троицким собором, в соседстве с Любекским двором. Смена названий дворов объясняется тем, что во второй половине XVII в. этим пристанищем пользовались не только немцы, но и все возрастающее число купцов из шведских владений.

Устройство немецкого двора проясняют документы XVII в. Так, в 1663 , объясняя назначение некоторых построек двора, псковский воевода Ф. Ф. Долгорукий писал, что караульня требовалась для досмотрщиков привезенного товара, а "важня государь учинена для тово, что они (шведы - А. К.) товары на том дворе весили". Из этого и других документов следует, что распорядком двора ведала русская администрация (голова, целовальники, дворники, стрельцы), осуществлявшая, как и во времена Кихеля, свои таможенные и контрольные функции.

Роспись новых построек на "Гостине Немецком Свейском дворе" 1663 (возведенных после пожара 1662) позволяет судить о его размерах. Сторона двора, обращенная к югу, к Любекскому двору, составляла, как можно судить по обмерам прясел обносного забора, 43 саж., другая (выходившая к берегу р. Великой или к северу) равнялась 58 саж. Эти исчисления в увязке с другими данными обнаруживают, однако, преувеличение и их следует уточнить. К югу от Немецкого двора находилось сохранившееся вплоть до 1930-х гздание кабака. Питейное заведение здесь устроено не позже 1620-х, а ранее данная каменная постройка входила в состав почти вплотную смежного с Немецким Любекского двора. По плану Пскова 1857 протяженность вдоль р. Великой от кабака до долины пересохшего ручья, то есть по предполагаемой длинной стороне Немецкого двора, равна около 30 саженей. Короткая же сторона участка вряд ли превышала 20 саженей. Эти цифры находят подтверждение. В 1632 воевода Н. М. Мезецкий отмерил шведам новое место 20X30 саженей для двора в Окольном Большом городе. Двор здесь построен не был, но отведенный ему размер весьма стандартен и, видимо, совпадал с тем же размером Немецкого (перешедшего к шведам) двора в Завеличье. Последний, действительно, примерно таким по площади и оконтурен на плане Э. Пальмквиста.

По данным упомянутой росписи 1663, на рассматриваемом Немецком Свейском дворе находились частью возобновленные после недавнего пожара таможенная и стрелецкая избы, важня, а также гостиная изба, сарай для соли, каменная палата с погребом размеров 6X11 саженей. Входы в палату и погреб были раздельными. Эта же палата существовала и в 1634 в соседстве с какой-то другой деревянной. Назначение палаты раскрывается в отписке псковского воеводы 1630 г.50 В ней тогда хранились товары и, будучи каменной, она была надежна в противопожарном отношении. Имеются основания считать, что здание было построено уже в конце XVI в. В то время данный тип усадебного сооружения - хранилища разнообразного имущества, практиковался в посадском строительстве Пскова. О рациональной архитектуре такого рода построек (имевших сводчатые перекрытия, один или несколько входов, прочные, даже обитые железом двери, редкие окошки, темную подземную часть) можно судить по нескольким уцелевшим до последнего времени в Пскове подвалам. Палата на Немецком дворе выполнена совершенно в традициях местного каменного зодчества. Видимо, это здание разумеет немецкий путешественник И. Вундерер, упоминая виденный им в Пскове в 1590 каменный Гостиный двор.

Итак, на территории Немецкого, а позже Шведского "гостина двора" находилась складская каменная палата. Не ее ли остатки, в которых псковские краеведы не без оснований заподозрили ганзейскую торговую контору, были видны еще в XIX в. на берегу р. Великой как раз на месте, где помещался обозначенный на плане Пальквиста шведский гостиный двор 54. Опубликованное описание руин палаты, к сожалению, не позволяет ее датировать. Оправданными были бы новые поиски каких-либо древних, остатков рассматриваемого иноземного двора, не случайно стоявшего на видном месте напротив Кремля.

Немалый этнографический интерес представляют свидетельские показания Кихеля о похоронных обрядах псковичей. Его удивили захоронения в больших закрытых деревянной крышей ямах, которые засыпались только после наполнения более 1000 мертвых. Любопытство привело немца к одной из таких могил, и он даже дал мзду, чтобы открыть дверцу у ямы, спуститься вниз и в полутьме с трудом, как он пишет, осмотреться кругом. Приведенный рассказ достоверен. В описанном Кихелем месте общих могил безошибочно узнается завелицкое кладбище, располагавшееся у основанной в 1537 , перестроенной в камне в 1546 церкви Жен Мироносиц на Скудельницах 55.
Скудельница или божий Д01М представлял сарай с ямником, куда свозили умерших. В литературе иногда высказывается мнение, что скудельницы предназначались для самоубийц, разбойников, воров, опоиц, погибших от болезней, голода, мороза - словом, всех, кто погребался без отпевания 56. В действительности, об этом точно пишет Кихель, общие могилы отводились также и для захоронения всех неимущих и бедняков, "не имеющих денег на отпевание в церкви и погребение". О том, что в скудельницы "убогиа кладуть", сообщает под 1546 и Псковская 1-я летопись. Из этого следует, что в Пскове (как, очевидно, и в других русских городах) существовало кладбище бедняков с присущими ему божьими домами.

В отечественных источниках скудельницы упоминаются с XIII в. обычно по случаю разных бедствий. Приводится число погребенных в такого рода сооружениях - от 5-10 человек до многих тысяч. Во время эпидемий и мора число жертв в крупных городах действительно было огромным. Скудельницы зарывались в преддверье весны - седьмой четверг после Пасхи - семик, когда устраивалось общее погребение и поминовение. Народ в этот день сходился к скудельницам, происходило обряжение усопших в одежды и саваны, положение в гробы, засыпка и уборка могил 58. Сохранилось известие о том, что "на полотне (савана - А. К.) снаружи против лба пришивается записка по-русски следующего содержания: "Иисус Христос, св. Николай, молите бога, чтобы он принял этого (мужчину или женщину)". Приведенная запись почерпнута одним иностранцем из впечатлений в Москве. По другим иностранным показаниям, письмо на имя св. Николая, считавшегося небесным привратником, вкладывалось по обычаю в руки покойнику. Речь идет о молитве, разрешающей умершего от бывших на нем клятв, запрещений, грехов, в которых он не каялся. Употреблялись ли подобные записки с разрешительной молитвой в ритуальных целях в Пскове неизвестно. Возможно все же, что обряд массовых захоронений в городах не был совершенно обезличен.

Гуляя по наплавному мосту через р. Великую, Кихель с удивлением наблюдал похоронную процессию во главе со священником. Дело было летом, но покойника везли на санях. Немецкий путешественник зафиксировал в Пскове неизвестный здесь по другим источникам международный, восходящий к глубокой языческой древности, обычай провожания умершего на санях. В Угорской Руси и Вологодской области, а также у южных славян, этот обряд дожил до XIX в. Впервые летописец сообщает о погребении на санях великого князя Владимира Святославича под 1015: "възложъше и на сани и везъше". Многих русских династов- великих князей и царей таким образом не только зимой, но и летом провожали в последний путь вплоть до XVIII в.. В Пскове на санях везли гроб простолюдина. Этот факт из быта горожан XVI в. в нашей исторической литературе не был учтен. Видимо, распространение в средневековой России древнего, не знавшего социальных ограничений языческого обычая следует представить шире, чем казалось до сих пор.

Уезжая из Пскова, Кихель записал, что примечательного было мало, не подозревая, что сведения его дневника могут быть оценены в иных, значительно более положительных словах.