Воспоминания о Гостенах В.Ф. Николаевой

Очень долго собиралась написать небольшое повествование о деревне с названием Гостёны, где мне суждено было прожить пятьдесят с лишним лет, о её людях, добрых и злых, простых, щедрых и хитроумных.
Так уж заведено! Недаром говорится: « Бог леса не сравнял, не только людей. Вот так и крутимся вместе с Землёй разные, разные…»

Зима 1941 года. На улице хлопьями лепит снег, а в доме тепло, в чугунке потрескивают мелко наколотые дрова.
Ко мне на лошади подъехали одноклассники: Коля Михайлов и Ваня Иванов. Они привезли пригласительные записочки на вечеринку в Гостёны. Я и они улыбались, радуясь встрече. В это время открылась дверца музыкальных часов, привезённых из-за границы в мировую войну 1914 года. Полузакрыв глаза слушаем танго «Дождь идёт» из фильма «Под крышами Парижа». Они диву даются.
Я довольна.

Уехали с твёрдым наказом: « Непременно приходи со своими подругами. Будут оказаны всевозможные почести». Едва закрылась дверь, как мама заявила: « Никуда ты, голубушка, не пойдёшь. Наши вороны туда не летали, а люди и подавно. Я не позволю, чтобы говорили, что ты за гостёновскими воображалами бегаешь. Вот и весь мой сказ». Мамы, я, конечно, ослушаться не посмела, но не всегда она следом ходила за мной. Не было гулянья – ярмарки или вечеринки в другом селении, где бы гостёновские мальчики обошли меня стороной. Подойдут, побродят рядом, пошутят: «Родненькая, выше Бога не вскочишь!» Конечно, Нострадамус не мог вмешаться в мою судьбу, но божественная или противоположная ей сила привели меня, как ни странно, в Гостёны…

Нет! Нет! Это была не влюблённость – безумие. У меня же был другой, вернувшийся с войны…
Что же делать? Привыкать – и всё тут! И привыкла! Внешние данные его привлекали многих. Это подогревало и удерживало меня от ещё более безумного поступка. Тот приходил за мной в моё отсутствие, запил, целых пять лет не подходил ни к кому. Смотрели мы с Анатолием Петровичем друг на друга и каждый, наверное, думал: «Что же мы наделали!» А вокруг, на 50 километров, о нас слухов, самых нелепых великое множество. Давали срок нашему житию два, три, пять, десять дней, потом год, два, три.

А мы привыкали. Родители забили козла, нагнали самогонки, собрали родственников, друзей, соседей.
Свадьба! Если говорить правду – я её не помню или не хочу помнить. Не всё было плохо. У Анатолия была мать Евдокия Анисимовна, прекраснейшая и чудеснейшая из женщин, которых я знала. Наложит, бывало, целый портфель всего съедобного, а из школы приду, потужит: «Садись, поешь, раз с собой не берёшь!» Отец был умён, хитёр и малость поскупее. Приходилось сначала подумать, потом говорить, чтобы не видеть его насмешливого взгляда.

Деревня приняла меня насторожено. Считается, что первые пять лет невесте даже лапоть смеётся.
Смеяться надо мной не пришлось, потому что Евдокия Анисимовна за жену своего сына любому глаза бы выцарапала. Очень по-доброму отнеслись ко мне Толюшины бабушка и дедушка. Забыть их просто невозможно. Когда у меня родился сын Александр, так он от них не уходил целыми днями. Часто можно было видеть такую картину. Идёт трёхлетний, а может, двухлетний мальчик с детской гармошкой, наигрывает какой-то деревенский мотивчик, а рядом бабушка Анна Никифоровна отстукивает палкой в такт и поёт: «При царе, при Николашке, ели пряники, барашки, а не стало Николашки – не стало пряников, барашков». Этот несравнимый ни с чем ансамбль проходит мимо изгороди, вдоль деревни, вносит эдакую весёлость в будничную сельскую жизнь.

Старички Анисимовы

В молодости они совершенно не знали друг друга. Бабушка Анна Анисимовна рассказывает:
«Была я хороша. Плясунья, певунья. Гуляла с гармонщиком. Считали в чести. Пустошники сватали. Но не тут-то было. Тятенька не отдал. А однажды в церкви слушаю: « Через две недели состоится венчание Никифоровой Анны из Копылова и Анисима Петрова из Гостён». Бабушка упала в обморок. Оказывается, без неё были сваты, тятенька поглядел дом и сделал свои выводы: «Парень красив, работящ, один сын – чего ещё надобно?» У дочерей согласия спрашивать не полагалось. Всё зависело от воли родительской.
Приехал жених. Пригласил покататься. Хотели проехать с ветерком, но смущённый жених хотел пригрозить лошадке кнутом, замахнулся и потерял варежку. Строптивая невеста заметила: «Поедем назад, пока нам в шею не надавали!»
Сыграли свадебку. И стали работать денно и нощно, у себя и в подёнщине, лишь бы в доме был достаток. И поплелись детишки и по двое, и по трое, и по одному – один другого краше. В живых осталось пятеро. Двое сыновей: Сергей и Александр сгинули в Великую Отечественную, третий скончался после войны. Остались две дочери».

Многое могли рассказать старички, да мы-то неразумные не запомнили, не записали.
Дедушка Анисим Петрович поведал. Его матушка работала на барском поле в старом селе. Приехал приказчик, объявил: «царь даёт волю крестьянам, отменяется крепостное право». Женщины обеспамятели от такого сообщения, побежали опрометью домой. Прибежала и матушка. У неё спрашивают: «А где же ребёнок?» Женщины работали и с ними были ребятишки. С перепугу, чтобы не съели волки её сынка или не укусила гадюка (тех и других было не мало), матушка бежала, не чувствуя ног. Прибежала, а он лежит калачиком. Видно, наплакался, потому и сон был крепок.

Об этих старичках можно вспоминать немало смешного, интересного. Приходим с Толюшей к ним. У бабушки раскрыт свой девичий сундучок, вытаскивает свои листроновики и марёвики, надевает поочерёдно на себя и говорит своему Анисимушке: «Анисим, погляди!» Дедушка великодушно улыбается: «Вот охота ли мне смотреть!» Продолжает дальше: « Приходила тут её подружка Настасья, сначала дружно, перебивая, друг дружку, гутарили: Анюшенька, дай я скажу! Настенька, дай я скажу! Потом замолчали. Думаю, ба, наверное, с разговору сбились. Смотрю, заснули».

Любила бабушка деньги считать. Сидит и пересчитывает: гривенники в одну сторону, пятиалтынные – в другую. Никак не сосчитать. Бросит их вместе, посчитает, посчитает да так и закроет, не добившись толку. А утром приходит ко мне дедушка Анисим: «Вот вчера считала целый день, а я всё-таки пятиалтынный взял на табачок». И то сказать: дедушка в молодости, упаси Боже, не курил, а бабушка заставила: «кури, хоть к человеку подойдёшь, поговоришь». Пришлось послушаться жену. Стал курить. А к старости возненавидела табачный дым и всячески в этом отношении притесняла дедушку.
Приходилось от неё то денежку стащить, то яичек взять на табачок. Бабушка рассказывала, как они пьют чай: «Я – два куска – 1 стакан, дед -1 кусок – 2 стакана. Бабушка считалась сластолюбкой.

Старичкам было за 80. Стало всё не в силу: ни хозяйство, ни скотинка. Однажды, на рассвете, кто-то к нам стучит в окошко палкой. Я выглянула в окно и моим глазам представилась такая картина. Бабушка в длинной цветастой юбке (мокрёшенькой), за её хвост держится и хрюкает поросёнок, сзади дедушка с граблавищем. Бабушка у каждой избы спрашивает: «Валь, это не твой поросёнок, Оль – это не твой, Наташк - это не твой?» Бабушка бежит, как может, боится поросёнка, он уже откусил кусочек её юбки. Дедушка еле поспевает за бегущей кавалькадой. Бабушка просит: « И цаво он ко мне привязался. Он меня скусает, Анисим, бей его граблавищем». Дедушка замахнулся, граблавище сломалось. Он упал, разбил колено, взмолился: «Анюх, погляди, ба, не наш ли? Вот у людей какие поросята, что твоя репина, а наш чёрный, как чорт». Поглядели, в своём закутке поросёнка не обнаружили. Это их и был, вылез из загородки и ухватил хозяйку, которая его кормила, за хвост. Они его не узнали: бегая за ней, он вымылся в лужах. Долго в деревне смеялись этому происшествию с поросёнком.

Бабушка говаривала: «Я, брат, горящая! С мамой, Евдокией Анисимовной, они ссорились довольно часто.

Однажды полуторагодовалого Сашу мама навязала на верёвку, прицепила к изгороди, дабы не убежал куда-либо, а сама ушла полоскать бельё к роднику.

Ребёнок кричал, как мог. Бабушка выбежала, отвязала малыша, тот, сразу успокоился. Но не тут-то было! Бабушка выждала виновницу, со всевозможными ругательствами вцепилась её в космы. А та, в её седую, старческую голову. И полетели, словно тополиный пух, клочья волос по деревне. Когда бабушка выбилась из сил, крикнула вслед бегущей дочери: «К моему гробу не подходи!»
Прихожу утром к старичкам, бабушка гребнем зачёсывает волосы, оставшиеся от вчерашней свалки, и говорит мне умиротворённо: «Вот, доцуша, вчера говорила своей Дуне, чтобы она к моему гробу не подходила, а сегодня мне принесли цашку творога».
Вот и разбери их тут! Обе горячие, зажигались, как говорят, от одной спички, но так же быстро гасли и мирились.
Знать, недаром сказано: «Не бойся того, кто кричит, а бойся того – кто молчит».
Бабушка была боевая. Любого начальника могла обвести вокруг пальца.

В период коллективизации от них отобрали свинью. Разве могла бабушка с этим согласиться? Пошла в сельсовет, в исполком. Добилась у одного начальника выдачи бумажки. Пошла ко второму – тот не соглашается. Вернулась к первому и заявила: «Тот нацальник твоей бумажкой подтёр …!» «Ах, так – забирай свинью домой». А бабушке только того и требовалось. Привела хрюшку домой и рассказала всей деревне: «Снацала я обошлась с одним нацальником, потом обошлась с другим – вот и свинью свою полуцила. Вот такая я!» - хвасталась бабушка. Дедушка Анисим на ласки скуповат, но провёл рукой по волосам своей расхожей супружницы. Анисим Петрович считался непьющим. В редкий праздник выпивал рюмочку, а потом не закусывая, говорил: «Пусть пожге!» Но однажды и с ним случилась оказия. Поехал в Святые горы продать на базаре барана. С ним увязался сосед. Едут: «Тары-бары!»

Приехал назад, бабушка спрашивает: «Дорого ли, дед, отдал?» - «Так дорого, что лучшего и желать не приходится. Барана – то я утерял где-то в снегу». «Ах, батюшки!» - только и вымолвила бабушка. Немало россказней ходило, да и поныне ходит об его отце Петруше. Который был управляющим у барина Михалёвского. Сколько от него натерпелись домашние. Об этом надо рассказывать отдельно. Если его любовниц выставит во фрунт – был бы целый взвод. Напьётся и лежит на Панюшинке, пока за ним не придут. Он ходил с собакой. Если он лёг, собака бежит домой, дёрнет кого-нибудь за юбку и тянет к лежбищу хозяина. Дочери его несут по деревне, а он одним глазом выглядывает, да посмеивается. Очнётся, глянет на жену, зыркнет: «Снимай с меня штаны, повесь их на грядку и лай на них!»

Впоследствии, невестка её спрашивала: «Матыньк, и часто лаяла?» - Не, постою, постою: «Ам!» И до чего же удивительно сердце человеческое, а женское – в особенности. Когда её спросили: «Куда же положить в случае кончины?» Она, не задумываясь, ответила: «К Петруше, Петруше!» (Он у меня вторый)

Хотелось бы написать об одной добрейшей женщине, которую я, к сожалению не знала. Мне о ней рассказывала мама Евдокия Анисимовна: «Тётушка Прасковья не пожелала выходить замуж, хотя к ней не раз сватались вдовцы с состоянием. Осталась в семье брата, нянчилась с его многочисленной малышнёй, почти всем была крёстной. О себе никогда не думала, лишь бы с ней стало всем хорошо. Работала в поле, огороде, дома. На судьбу не обижалась. Конец её трагичен. Уходя, фашистская оргия ворвалась в их землянку. Сначала расстреляли иконы, потом – и её. Похоронили без гроба, заложили хворостом. И хоть её безвестная могилка затеряна, все равно мама считала её святой и я, незнакомая ей, молюсь её светлой душе.

Посчастливилось мне знать двух сыновей Анисимовых. Красавец – шатен, с кудрявой шевелюрой, имел большой успех у женщин. Выбрал в жёны яркую блондинку Наташу, любившую его до самозабвения, но вспыльчивую, как порох. В порыве перепалки ушла от него, а потом снова вернулась. Александр чувствовал свою погибель. Уходя в партизаны, несколько раз возвращался и снова прощался…

Видела я его, у нас расположился их партизанский отряд, и он попал к нам в дом. Старался не показать своё смятение, разговаривая со мной, как со старой знакомой. Их отряд был окружён под Курановым (Новоржевский район). Большинство партизан погибло, среди них двое гостёновских: Александр Анисимович и Алексей Фёдорович. Велико было их горе. Но одна беда не ходит: заболел и умер после войны Иван Анисимович, безгрешный человек. В должности председателя колхоза старался помочь обездоленным старикам, осиротевшим детям, убитым горем вдовам. И его не стало.… Как рыдала его жена Ольга Павловна, только теперь поняв, что она наделена была величайшим счастьем. Довольно часто недовольно ворчала на него за его слабый, неначальнический характер.

Не могла без него…. Продала дом за бесценок и уехала с сыном и невесткой в Сибирь. Невестка – чудо-человек. А потом находилась там, где жили и работали они. Женщина она была мудрая, такой же воспитала внучку, носившую её имя. Её прекрасный, умный сын Анатолий стал великолепным зубным врачом. О его мастерстве ходили сказки за пределами области. С таким же успехом он мог быть актёром, академиком, футболистом и т.д. Всё казалось, будет хорошо. Но появилось одно «но»: стал беспробудно пить, даже на работе и без капли спиртного уже не мог жить. Перестало биться его благородное сердце по этой же причине. Вот что обидно!

Старший сын Анисима Петровича Сергей уехал во время коллективизации в Ленинград. Там женился. У его невесты была дочь. Горяч был Сергей Анисимович, часто попадало от него жене и дочери Маше. Но горячность, как быстро появлялась, также быстро и отходила. Заботился о неродной дочери, чтобы она тепло одевалась, обувалась. Уходя на войну, наказывал своей Александре беречь детей и племянника Анатолия, так не вовремя появившегося со своим ремесленном училищем в блокадном Ленинграде. Дети и племянник выжили, а Сергей Анисимович сложил свою горячую голову под стенами родного города.

Его сестра Анна Анисимовна, необыкновенной красоты женщина, была замужем за лейтенантом - белорусом, который сгинул в первые месяцы войны. А она с двумя крохотными ребятишками застряла в голодном городе.
Ребятишки не вынесли блокадную зиму, а её, распухшую от голода, вывезли по ладожской дороге жизни. В эвакуации работала, переправилась, чуть было снова не вышла замуж, но не решилась – приехала одна в опустевшую квартиру. Она была ещё хороша, и к ней присватался казак из Саратовской области, мастер-краснодеревщик Михайлов Иван Иванович. Человек он был серьёзный, с большими странностями. Непросто привыкать к нему. И всё же он ей полюбился. Жили – людей не смешили.
Не уступала ни в красоте, ни в умении и старшая их дочь Евдокия Анисимовна. Всё горело в её руках. В то же время слыла великой скромницей. Когда она сидела у раскрытого окна. То полупомешанный паренёк ей говорил: «Дуньк, Дуньк, не гляди в окошечко, ввезут, ввезут!»

Да, на такую засмотришься. И хоть редко она появлялась на гулянках, с неё не сводили глаз свои и чужие. Молодой учитель из Конохнова в ней души не чаял, предлагал ей свою руку и сердце, но она медлила, не решалась.
Чужая душа – потёмки и что таила от всех сельская красавица – было разве ведомо одному Господу Богу. Когда шёл мимо их сада местный сердцеед Пётр, она страшно смущалась, бежала к самой сладкой яблоне и бросала через изгородь ему вкуснейшие и красивейшие плоды. Он ей как-то намекнул, чтобы она бросила своего учителя. К этому времени у него расстроилась первая любовь к подвязской Тане. Его при воспоминание бросало то в жар, то в дрожь. Боже! Как он её любил! Даже собаки подвязские ему казались милее других.

И вдруг – всему конец! Она нашла другого, который был богаче его, грамотнее его, благороднее! Был такой период, что хотел застрелиться. Вышел на улицу, осмотрелся: кругом бушует весна, слышны песни, гармошка, девичий смех.
И вспомнил, как ему говорила матушка: «Сынок! Не один свет в окошке, глянь подальше, посмотри поближе – может, ещё краше найдёшь». И, действительно, Дуня Анисимова не уступала ни в чём той, по которой он так страдал. Надо заполнить эту брешь, унять беспокойное сердце.

Так и сделал! Посватался к Евдокии Анисимовой. Бабушка Анютка встала заслоном: «Не отдам ни в какую!»
Когда молодые уговорились ехать на регистрацию, пришлось устранить разлучницу. С озабоченным лицом вошёл к матери младший сын и сказал: «Мам, сходи во хлев, там овечка собирается ягниться». Она побежала, и в это время Ваня закрыл её на защёлку и не открывал, пока не вернулись молодые.

А могло бы случиться всякое: если бы выпрыгнула из хлева, вскочила бы на лошадь, опередила бы, регистрация была бы сорвана.
Долго не прощала она Ванюшке обман. Недолюбливала она молодого зятя. Он старался угодить старикам. Понемногу отношения наладились. Что же за человек был Пётр Васильевич?

В детстве – способнейший ученик. Хотелось ему быть успешнее всех в учении. Много занимался. Отец его был недоволен, что он по ночам зажигал коптилку и читал книги. Часто, среди ночи, он будил жену и выговаривал ей: «Натух, Нутух, плут-то опять жге керосил!» Какой-то там керосин, из пузырька торчала загоревшаяся ниточка, опущенная в жидкость! Учитель оценивал его успехи на 5 +.
Почерку его мог позавидовать окончивший академию. Ему не нужны были ни счёты, ни компьютер – высчитывал всё молниеносно.
Как ему хотелось учиться! Отец не пустил: «Мне грамотеи не нужны, нужен помощник в доме – пахарь!» Всю жизнь обижался на отцовское решение.

Попытался в армии попасть на учение. Снова не повезло. Все места заняли другие. И всё же его грамотность, сметливость не могли быть не замеченными. После вступления в колхоз он неизменно, как говорят, был в начальстве: в правлении колхоза, счетоводом, председателем райпо, бригадиром и т. д. Простым колхозником не был никогда.

Теперь, по истечении лет, можно с уверенностью сказать, что он справился бы с любой должностью, вплоть до президентской. Жили они с Евдокией Анисимовной дружно, судьба вначале к ним была благосклонна. Родилось двое сыновей: Анатолий и Геннадий. Но жизнь, как говорится, пряслицем; чередуется хорошее и плохое. Младшенький, Геня, необыкновенно смышленый, умер от скарлатины. Всю Отечественную войну не знали что со старшим. Куда только не ходили! И к гадалкам, и ясновидцам! А Анатолия по «дороге жизни» вывезли из Питера на Урал, в Нижний Тагил. Почти все его товарищи по ремесленному училищу остались на Пискарёвском кладбище в безвестных могилах.

А ему повезло! Устроился аппаратчиком. Там вырабатывали сахарин. Чаю пей – сколько хочешь! На выходные местные ребята уезжали домой, в деревню, а ему оставляли свои талоны на питание. Съедал по шесть – семь порций каши. Так располнел, что было не отдышаться.

Однажды к ним, на завод, приехала ясновидица – блондинка. Смотрела со сцены в затянутое кружевами окошечко. Обратила внимание на него: «Что же Вы, молодой человек из семнадцатого ряда, не платите профсоюзные взносы семь месяцев. Проверьте, билет-то у вас в кармане». Так и было. И продолжила: «Хотите домой, попроситесь у прораба – отпустит!» С ним был необычный случай. Лежит утром на койке, из репродуктора передают последние вести с фронтов. И вдруг слышит: «В результате боёв местного значения освобождены ряд деревень: Терегаево, Гостёны, Михалёво и т. д.». Словно током ударило, а когда очнулся – плакал, как ребёнок.

Написал письмо родственникам в Симаги, не надеясь, что родители остались живы в оккупации. Ведь о зверствах фашистов в тылу наслушались. Письмо в Симаги дошло. С радостным известием прибежала в Гостёны его двоюродная сестра Нюра. Что было, что было?! Мать так исстрадалась, что плакала в голос. Собралась вся деревня. Успокаивали её. Отец сразу же написал письмо. И сынок приехал. Голыми руками держался за поручни товарных вагонов, забирался на крышу. Приехал, не веря себе. Мать принесла малинового сока, огурцов, капусты, сетуя, что нечем угостить сынка своего ненаглядного – «что ты, мама, волнуешься, всё так хорошо, что лучше не бывает».

Сбегал на вечеринки. Ему едва исполнилось 18. Однако время было серьёзное, шёл последний год войны; нужно ехать назад, а документы оформлены на другое имя (Тихановский Александр). Спустя некоторый период, вернулся домой, пошёл в милицию, объяснил недоразумение с паспортом: очень тяжело работать – он решил переехать в Красноуральск и сменил имя и фамилию. Перед этим была амнистия, его отпустили домой без наказания, выдали паспорт, соответствующий его инициалам.

Летом 1946 года состоялась наша первая встреча. Хожу я, эдакая жердь, в рядах гуляющих, смотрю и диву даюсь: с меня не сводит глаз красивенький, невысокий мальчик, да ещё имеет дерзость подмигивать. Мне это крайне не понравилось, показалось весьма нескромным. Никакого ответного перемигивания он не увидел, однако пришёл и встал между мной и подружкой их Глазова. Его самоуверенность была напрасной: в Леонково я не пошла с ним по одной дороге, а направилась в Барсуки, к родне. На этом и расстались, и забыли о существовании друг друга. Я работала в Павском районе, и у меня был очень милый учитель географии Александр Дмитриевич, да и Толя гостёновский тоже даром время не терял: девушек менял, как перчатки.

Осенью 1947 года я решила вернуться в родные края, чтобы поддержать родителей. Узнав о моём приезде, пришёл из Петровского мой Бухенвальд. В эти же часы прокатил на велосипеде и Толя гостёновский. Позавидовал, как говорил, счастливчикам. И поставил перед собой задачу: разрушить этот альянс. Как ни странно – разрушил. Прожили вместе почти 25 лет. Определить характер своего суженого я не в силах, даже сейчас. Щедрый до бесконечности. В последний год его короткой жизни он пошутил: «Валюш, я так никогда у тебя и не спросил, сколько же ты зарабатываешь?» Да! Он прав, такого вопроса никогда не ставилось. Есть такая пословица: » На охотника и зверь бежит!» Она словно бы придумана для нас с Анатолием Петровичем.

Я не повариха, а шутиха: могу плеснуть какао в борщ; котлеты всегда в разобранном виде, которые съедались гостями моментально под общий смех, а иногда и аплодисменты. А моему Толюше меню не к чему. Какая бы обильная закуска не подавалась бы в гостях, он выбирал лишь одну. Придя с работы домой (и всякий раз под лёгким хмельком) ласково обращался: « Мясо и картошка есть? Поставь на стол и ложись на диван: читай свой «Крокодил». И оба оставались чрезвычайно довольны друг другом. Таким неприхотливым его сделала блокада.

Его очень любили бедные люди, он отвечал им участием в их затруднительных положениях, мог намерить лишний стог сена какому-нибудь бедолаге, сдать скот обессиленной старушке. От любых подачек категорически отказывался.
О его врачевании знали далеко и приезжали за 20-30 километров. «Лёгкая рука у него, животное почти всегда выздоравливало». Способный во многих житейских делах. Про таких говорят: «И швец, и жнец, и на дуде игрец». Любил мои выступления на эстраде. «Хоть вверх ногами стой, но выстукай!» - часто можно было слышать от него. Редко приезжал и приходил без цветов. Чем больше нагрешит, тем больше букет. А грешки за ним водились. Он – вечно пьян, а кругом – женщины. Разве устоишь? И в то же время любил повторять и у людей, и дома: «Мой Валюнчик – самый лучший человек на свете!» Выходит: одно к другому не относится. Никогда не обижался на мать, как бы она его не журила за пьянку. «Валюш, прячься, Душенька моя сумасшедшая бежит!» - смеясь, предупреждал меня. Отца частенько называл «Петей», тот не протестовал. Наверное, ему было по душе такое панибратство.
С нежностью относился к бабушке и дедушке Анисимовым. Мы довольно часто заходили в их маленькую хатку. Слышим, за дверью наши старцы спорят:

Бабушка: «Был-то у тебя дом, сядешь у окна и закроешь сверху - донизу. Меня богаци сватали, пустошники. Да ещё припоёт: «Ко мне беленький ходил, в карманах семечки носил!» Дедушка: «Была-то ты целовек, с земли не видать, в церкви попа не видела! Вот побираха приходила, такую сразу заметишь, пришла и головой в потолок упёрлась!» Опасаясь дальнейшей перепалки, мы выходили из засады и открывали дверь. Старики заулыбались. Толюша протянул дедушке папиросы и вдвоём задымили. Бабушка смотрела, смотрела на своего Анисимушку и говорит: «Анисим, пусти в нос!» –« Зацем тебе!» – «Так, для интереса» –« Ладно, пущу». И пускал.

Все рассмеялись. Бабушка вытаскивала из печки видавший виды чайник, наливала нам брусничного чая с лепёшкой, которая приберегалась на случай прихода дорогих гостей и лежала в столе вместе с ложками и гребнем для расчёсывания пробора в её седых космах.

Припоминается такая картинка: Толюша лежит на диване, дымя сигаретой. Рядом, на стуле, бабушка Анютка вопрошает: «Сынок, не слыхал ли какой новости?»
- «Не, баб, не слыхал!»
- «А я слыхала: Настюшка боты купила!»
На другой день диалог продолжается: «Сынок, не слыхал ли какой новости?»
- «Слыхал: Настюшка боты купила!»
- «Вот, цёрт, зацем же её вторые боты?»
- «Пойду, распеку её!»

Задумала бабушка съездить на родину. Любила похвалиться, нарядиться. Сарафанов-то и платков были дюжины, а вот валенки выглядели не ахти. Попросила у зятя, тот принёс – не поглядела. Спустя полчаса бабушка с валенками вваливается к ним в дом. Там была утренняя трапеза, вся семья за столом. Бабушка берёт один валенок в руки, как фуркнет на стол, в тарелку зятю. Пётр Васильевич побагровел, крикнул: «Вон из моей избы!» Бабушка повернулась6 «Чтоб я, Анюха Копыловская, у которой отец насосы коням делает, пошла в подшитых валенках! Да пропадите вы пропадом вместе с валенками! И ко мне – ни ногой!» Толюша сфотографировал своих любимых старичков и повесил фото на стенку. Приходит дедушка, внимательно смотрит на своё отображение и вопрошает: «Кормилец, это царь, а это – его хозяйка. У – какой страшный, недаром его вилами закололи!» Так и не знаем, в самом деле, дедушка себя не узнал, то ли просто шутку над нами сыграл. Мы купили батарейный приёмник, дедушка приходил, слушал, качал головой, приговаривая: «Вот, до чего умные люди додумались! Надо же!»

Дедушки, к нашему общему горю, скоро не стало. А бабушке, как и всем, провели радио и дали репродуктор. Она его принимала за живоё существо и иногда, целыми часами, с ним переругивалась.
- «Валь, в твоём радиве много безобразиев?» - интересуется она.
- «Не знаю, бабушка, не замечала как-то!»
-«А в моём: как вецер – так он к ней пристаёт, а она плацет. Я скоро их разберу, возьму, да и вытащу эту проволоку!»

И всё же не выдержала. Бабушка приоткрывает дверь к нам и через порог с грохотом бросает репродуктор: «Хватит, наслухалась я этих безобразиев, теперь послухайте вы!» сильно хлопнула дверью, часто задышала и, опираясь на палку, пошатываясь, поплелась восвояси.

От его любимого сынка Ванюшки остался их внучок Толенька, несказанно обожавший их, что не мешало ему проказничать. Однажды, во время очередной пастьбы скота, он вырезал на тросточке дарственную надпись «Вездесущей Анне Никифоровне!» Бабушка попросила объяснить, что такое «вездесущей». Внук незамедлительно удовлетворил её просьбу: «Это, баб, всюду нос свой сующий!»
Общаться с внуками – для бабушки праздник. «Сашенька, занеси котят в лужу, я тебе пятиалтынный дам!» Пятиалтынный – то взял, а таких миленьких котяток и не подумал в лужу окунуть. Задами, огородами, да по лестничке, да на потолок, под крышу. А маме – кошке – радость неописуемая. Бабушка услышала, что котята вернулись, снова даёт внуку пятиалтынный и просит о том же. Результат тот же: котята спрятались от бабушки. Росли, росли и выросли. Такие красавцы, что бабушка не насмотрится. Улыбаясь, кормит подросшую малышню и потихоньку ворчит: «Вот плут – то!» Немало радостных минут унесла она с собой. Сколько слёз вылили! Казалось, вся природа примолкла. Считается. Что жизнь – самый ценный дар. С этим нельзя не согласиться. И всё же, и всё же, сколько трагедий выпадает на долю каждого!

В 46 лет не стало Анатолия Петровича!!! Причина: повседневная пьянка, дважды – алкогольный психоз. И хоть виновник трагедии он сам, нам от этого не легче. Накануне отъезда в больницу (а не ехать он не мог, уже вода не проходила в горло) мы сидим на нижней ступеньке крылечка. Его голова у меня на коленях. Говорим, а вернее звуки заменяют слова. И вдруг спрашивает: «Кто же будет брать воду из этого колодца?» Мой ответ: «Никто!»
- Разве ты не хочешь дождаться внука?
- Не могу!

Уезжая, на другой день, со мною и не с кем не прощался. Поставил пластинку в исполнении Мулермана со словами: «Страшно вспомнить, мне теперь, что я не ту открыл бы дверь, не той бы улицей пошёл, тебя не встретил, не нашёл…» Повторил её дважды. Вскинул на меня глаза и произнёс: «Ты что-нибудь поняла?» Да, поняла. Он не клянёт судьбу, доволен, что она соединила меня с ним. Что же может желать женщина – жена? В его смерти было много загадочного, непонятного, обвиняли главврача (простудил его, облив холодной водой, отчего он получил воспаление лёгких). Отправили в Вербилово, где лечат от помешательства, а его-то, как видно и не было. В этом мне признался врач Кедров. Сколько было горя, слёз, сердечных приступов – лучше не описывать. Была в двух шагах от помешательства. Вмешался зав. РОНО Пименов, пригрозил отправить на 13-ую. В придачу, приснился сон, где он упрекнул меня: «Ты меня измучила!» Это на меня подействовало больше всяких угроз.

И вот однажды, лёжа на кровати, мне пришла в голову мысль написать что-нибудь в радио (меня как-то просил учитель Александр Степанович). И написала очерк о семье Долговых. Из радио пришло одобрение и просьба писать ещё. С этих очерков началось моё постепенное выздоровление. Подумала: «А ведь жизнь-то продолжается». И то, что я уже 29 лет прожила без него – веское тому подтверждение.

Глупо ли, мудро ли я поступила, но второй семьи не завела. Условия были самые подходящие. Но что теперь об этом рассуждать, коль скоро 80 (если судит Господь Бог дожить до этой внушительной цифры). Сначала со мною жила мама в течение 10 лет. Нелегко ей было видеть мои страдания, да и неласкова я в таком упадническом настроении.

Годы шли. Женился сын. Появился внук, названный по имени дедушки Толи. С ним-то мне стало легче, интереснее, словно солнышко второе взошло. Малыш был необыкновенен: его детское сердце открыто всем встречным, всех тянул к себе, обнимал. Ещё не исполнился год, но мы с ним уже инсценировали «Где обедал воробей?» Любил имитировать животных, шумящую ель, храпящих бабушку и дедушку. Когда у него спрашивали: «Толенька! От чего же у тебя головка болит?» Отвечал: «От дум!» Окружающие добродушно смеялись. Как, вообще, у детей срывались довольно оригинальные фразы: «Бабушка, смотри, милиционер на молодом мотоцикле поехал. А дождь-то пошел, какой высокий. Дяденька! Ты бежишь деньги зарабатывать?»
- «Да, мальчик, больно у меня жёнка благая».

С удовольствием, пришедшим, показывал Илью-Муромца, Алёшу Поповича, Добрыню Никитича. Не боялся ни мышей, ни гадюк – всех жалел. Вспоминается такой случай: « Сидит он с другим таким же малышом и плачет горькими слезами, что кто-то убил крысу-маму, и крысятки погибнут. Уговоры бесполезны, малыши не унимаются. Тогда ленинградец Юрий Тулупов пнул ногой убитую и засмеялся: «Ведь это - же крыса-папа!» Слёз как не бывало. Мальчики, успокоенные, пошли по домам.
Теперь моей радостью стал внук. Если бы не его появление, внимательное, заботливое отношение ко мне сына, да не присутствие моей дорогой мамушки Прасковьи Ивановны, что было бы со мной в это самое трагическое время для меня?!!
Благодарю судьбу, что она послала этих изумительных людей! Да и что на неё обижаться? И сын, и внук – талантливейшие люди. Александр музыкален, голос сценического артиста, а внук многогранен: музыкант, певец под гитару, прекрасно рисует и самое главное – удивительный поэт. О нём ещё услышат. Что же ещё-то надобно? Жаль, что нет Анатолия Петровича: был бы он горд за сына и внука. И хоть у сына, и невестки Людмилы жизнь не сложилась, обид на неё у меня нет. Она – прекрасный финансист, ас – в своих бухгалтерских делах. Кто у них прав, кто виноват – разбирать не стану. Знать, оба виноваты. Будут старше – поймут! Очень мне пришёлся по душе Савватий Савельевич! Был бы жив – доехала бы до Урала! Добрейшее создание и дочь его Светлана.
В годы Великой отечественной я поняла, что нет никаких различий, какой национальности человек – есть лишь различие в характере. А это уже, какой кому Бог даст. Разве забудешь, как грузины говорили нашим мальчикам в минуту опасности: «Отойди, русский мальчик, грузин за тебя умирать будет! Живи, дорогой, и помни меня!»

Как ни странно, даже среди врагов, встречалось благородство. Во время штыковой атаки, немец опускал штык со словами: «Nein!» Он не станет убивать русского, ни в чём неповинного. По рассказам бывалых солдат это случалось довольно часто.

В Гостёнах я не застала своих одноклассников. Последним я видела в 1944 году Петю Дмитриева. Он приехал к нам на горку, где жили мы. Мимо, по шоссе, проходила его часть, и он не выдержал, попросил у командира лошадь, вызвал меня. Говорили не более 15 минут (боялся отстать от части). Махнул в сторону Гостён и умчался. Погиб на Карельском перешейке. Не было у нас с ним романтических отношений, но я его не забыла. Не могу примириться, что он не вернулся… А в Гостёнах стоят его ботинки и ждут… Плачет каждую весну берёза под окном. А над ним и его погибшими товарищами шумят карельские берёзы. О чём-то они им рассказывают.

Живой историей мы называли Дмитрия Степановича. Участвовал в войне 1914 года. Помнит, как приезжал к ним в госпиталь царь Николай II с царицей, привозили раненым подарки. Был и на митинге, где выступал Александр Керенский.
Немало мог он нам поведать, да из-за лености своей не записали. Верить или не верить этому, но он рассказывал, по преданиям старцев, что якобы во время сенокошения в Гостёнах приземлялся белый корабль и оттуда (видели косцы) выходили высокие светлые люди. А потом поднялся корабль и скрылся в небесах. После говорили так: «Прилетали белые бесы, неведома откуда и улетели неведома куда». В годы Великой Отечественной помогал своей дочери – радистке перевозить радиопередатчик. Впоследствии она долго была диктором областного радио.

Не миновали и трагедии. Умер от туберкулёза 22-х-летний сын Вася, второй – Пётр, погиб на войне. Рано не стало жены. Пришлось жениться во второй раз на Анастасии Дмитриевне, вдове, из Богова. Было в ней что-то такое, что её любили животные. Вечером скот с трудом заходит в хлев, а к ней овечки бежали опрометью. Не забыть интереснейший случай, с нею произошедший: «Вышло она как-то раненько, в туманно утро из дома, видит, рядом с нею увязалась (как ей казалось) большая собака. Анастасия Дмитриевна ласково обратилась к ней: «Куда же ты идёшь родненький мой?» Собака подняла голову, отроду таких слов в свой адрес не слышала. А она продолжает: «Умилённые мои глазки, ты, наверное, и голодный, и хозяева тебя не накормили?» В заключении она наклонилась в животному и хотела его погладить. «Умилённые глазки» прыгнул через болотинку, укусил корову за ногу, в Терегаево схватил за фуфайку женщину. На крик прибежали мужчины, застрелили волка. В придачу ко всему, был он и бешеным. Просто не укладывается в голове: как он не тронул её. Заворожила она его своей ласковостью.

Приходилось обращаться к ней и людям. Верим иль не верим, что нас могут сглазить, однако не раз, пришед из многолюдья, нам приходится так плохо, что хоть умирай. Прибегает Анастасия Дмитриевна с заговорённой водой, взбрызнет на метающегося и болезни, как не бывало.
Первый муж её Егор умер в плену, в Порховском районе. Остался сын Иван – душа-человек. Увидев этого щедрого, доброжелательного человека – нельзя не полюбить и не ждать каждое лето.
У Дмитрия Степановича осталась младшая дочь Галина (1931 г.) – воспитательница детского сада. О ней, о её судьбе беспокоился больше, чем о ком-либо.

У отца, Петра Васильевича, было 2 брата и сестра. Старший Сергей погиб в империалистическую войну, оставив лишь жену Веру: детей завести, не успели.
У брата Михаила – жена мудрец, словно Марья Моревна из сказки. Днём работала, а ночью, в часы бессонницы, стихи писала. Да! Да! Эта полуграмотная женщина писала стихи философского содержания.
Их сын – Коля, мой одноклассник, был расстрелян немцами в Воронцове. Второй Василий – учитель, музыкант (гармонист) – юморист, добряк! К сожалению, тоже оказался недолговечен (чем-то отравился). Его жена помешалась после операции и убежала в неизвестность. Так и не нашли Веру Ивановну (медичка).
Сестра Петра Васильевича – Марфа, вышла замуж в Симаги. Всегда и всем довольна, вырастила троих детей. Леночки не стало в 19 лет (скоротечный туберкулёз).

Андрей Титович, наверное, единственный из тех, кого я знала, был влюблён в свою Катюшу до скончания века. Делал за неё все женские работы: топил печь, пёк хлеб, блины и лепёшки, ухаживал за скотом. И делал это с величайшим удовольствием. А она оправдывалась перед соседками, заявляя, что Андрей всё умеет, а она – нет. В то время, как он, шатаясь от усталости, приходил с косьбы (с третьей смены), она просила, чтобы он отнёс в поле воды телёнку. Ей нельзя наполовину бросить картёжную игру на полянке. Ради любви чего не сделаешь? Она тоже любила над ним подшучивать. В их доме деревня отмечала как-то праздник. Дядя Андрей сидит, а головушка лежит на столе. Не открывая глаз, вопрошает: «Скажите мне только чистую правду: где я нахожусь? У Петьки подвязского или дома?» Рядом сидящая Катерина отвечает: «У Петьки подвязского!» - «Ай-яй-яй. Как же там моя Катеринушка?» Общий хохот.
Любил покушать Андрей Титович.

В колхозе отмечали конец уборки. По этому случаю забили быка, собрались в Михалёве. Готовили холодец. Женщины, собравшись, столько разговору найдут, что не только вспомнят про холодец – забудут, как их зовут и где они пребывают.
Такое же случилось и в этот раз. Тары-бары довели до того, что вода в горшках выкипела, и сами горшки чуть было не лопнули. Женщины поахали, но стреляться не стали. Мясо раскрошили и залили холодной колодезной водой. Застыл на славу, топором не разобьёшь. Вот такого-то угощеньица и покушал уважаемый Андрей Титович. С превосходным аппетитом выкушал целую формочку, в которой выпекают хлеб. Что было потом, надо рассказывать отдельно и быть может, в другом месте. Однако расскажу. Идёт очередной бригадир Валентин Васильевич за водой, его окликает тётя Катя: «Валентин, будь добр, зайди к нам, тебя очень хочет видеть мой Андрей». Ну, как не уважить старого человека, ветерана войны! Заходит. Ах, батюшки, ползает наш ветеран по полу, без кальсонов, среди лужи поноса. В дом без противогаза не войдёшь. Бежал от дома опрометью. А Катеринушка посмеивалась за углом и искала, кого бы ещё пригласить поглядеть Андрея.

Несмотря на всевозможные перипетии, желание покушать у людей у него не отпало. Приходит однажды к нам и говорит моему Толюше: «Как ты подвёл меня, Петрович, я три дня не ел дома, собирался к тебе идти на день рождение, а ты взял да его и не устроил!»
Всем нравилась его простота: придёт и если семья за обедом: «Как у вас щи хороши! Сяду – поем и я!»
Любили мы Андрея Титовича, переживали, когда его не стало.

Николай Дмитриевич – человек серьёзный, но никогда никого не оставлял в беде. Его сестра и зять погибли во время войны и он взял их полугодовалого малыша, вырастил его, послал учиться, куда было возможно. Для Лёни дядя Коля был самым родным человеком, позднее он вместе с женой Аней, удивительной женщиной, приезжал в отпуск из Новгорода. До сих пор не забыть их: он играет на гармошке, а она очень хорошо подпевает:
«Зачем тебя, мой милый, я узнала,
Зачем ты мне ответил на любовь,
Ах, лучше бы тебя я и не знала,
Не билось бы сердечко вновь и вновь!»
Во время войны дядя Коля служил в Иране, рассказывал о тамошних обычаях. Женщины – в чадрах. Не смеют заговаривать с мужчинами. Да и дома они унижены до беспредельности: их слова не должен слышать свекор.
В мирное время стал трактористом. Был влюблён в трактор, словно в женщину. О материальных частях своего любимца, благодаря его постоянным рассказам, жена знала лучше всякого механизатора. Говорила: «Сдать могу на тракториста без сомнения!»
В праздничные дни, под небольшой «мухой», приплясывая, распевала:
«У моего дорогого
Голова из трёх частей:
Карбюратор, регулятор
И коробка скоростей!»

Не нравилось такое «откровение» Николаю Дмитриевичу. Оба с Екатериной Гавриловной работящие, щедрые до бесконечности. Никому не отказывали в помощи. Однако, как и в каждой семье, вспыхивали ссоры по пустякам. К примеру: приходит в наш дом соседка и просит моего свёкра-батюшку сходить к супругам Дмитриевым, уладить дела, иначе разведутся. Тот пошёл. И что же видит? Сидит Николай Дмитриевич с пером за ухом, перед ним оторванный, как попало, лист бумаги. Весь красный от возмущения. На листке начертано лишь два слова «Заявление о разводе». Дальше дело не двигается, писать подобное не приходилось. В углу стоит хозяйка с заплаканными глазами. И она рассказала Петру Васильевичу о своей беде: «Кот Васька просился ночью на улицу, но они не слышали. А у Васьки выхода другого не было: он сходил под кровать в туалет. Николай Дмитриевич напустился на супругу, та – на него. Вспомнила всех дедов и прадедов и их вольные и невольные прегрешения. Решили, что дальнейшая их жизнь невозможна. Развод и всё». Пётр Васильевич выслушал и говорит: «Послушал я вас, дело конечно серьёзное. Помочь я вам ничем не могу. Тут дело политическое!» Хозяин не ждал такого поворота дела, каковой, ничем, кроме насмешки не назовёшь. Плюнул досадливо, хлопнул дверью и ушёл. Хозяйка стала заниматься своими женскими делами.
Вырастили двух детей: дочь Раису и сына Анатолия. Оба доброжелательные, любимцы соседей. Сын – большой ребёнок, готовый поделиться своей радостью, восторженностью с любым, разделяющим его настроение. В детстве прозвали «куком». Утонул вместе с льдиной. Спасли.

Мозолев Семён Ильич – двоюродный брат нашего отца Петра Васильевича. И хоть праздники встречали вместе, тем более его жена отличалась редкостным гостеприимством, всё же отношения между братьями были напряжённые. Если нет человека и мало знаешь о нём доброго – помолчи. Участник ВОВ.
Зато Наталья Ивановна была «вор и двор». Про таких говорят: «коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт». Всех праздников – затейница, кулинар, каких поискать; крикливая, в то же время, добрая, остроумная.
После зимней Николы в Юцах было бригадное собрание. На это сборище явились одни женщины. «А где ваши мужики?» - вопрошает строго председатель. На что Наталья Ивановна с улыбкой отвечает: «Да нам их, Илья Павлович, стыдно на люди показать: у одного двух зубов не хватает, у другого синяк под глазом и шишка на лбу, третий с кумом целовался взасос – все губы объеденные!»
Не миновали беды эту удивительную женщину. Подорвалась на мине в речке дочь Люся. Рано не стало сына Николая, не знавшего зла и зависти ни к кому, любителя-рыболова, грибника. Сгорел дом, а через год – отказало сердце. Ведь оно – не камень!

Соседом и родственником доводился Григорьев Иван Григорьевич. Слова лишнего не проронит, но видел человека насквозь и разговаривал соответственно. Родственники, особенно именитые, были всегда приняты с уважением и радушием. Но с другими – скопидомен. Был уже не молод, но воевать, хоть в обозе, пришлось.
Жена его Ксения была всякой: и ядовитой, и доброй. Доставалось же от её острого языка малодушкам. Но видя, что её каверзы не проходят, становилась хитренькой, ласковой.
Она была матерью моего одноклассника Ивана Ивановича. В школьные годы мы с ним были дружны.
У меня в альбоме хранился его прощальный рисунок «Валя гонит собак в поле». Женился на красавице из Заклинья, ничем не уступающей Элине Быстрицкой. Но не долог счастливый миг. Попал в плен к немцам во время боя партизан в Курановском бору. Привезён в Воронцово и там расстрелян. Второй сын – моряк, любимец девушек, женился на Валентине – агрономе, переехал в Гатчино вместе с родителями. Грустил по родине, по роще и полям, приезжал в свой дом, где уже жил Пётр Васильевич. Умер слишком рано, запил – отчего – знал только он.
Говорил: «Не будет никого в Гостёнах – разложу палатку и проведу отпуск в саду, вместе с птицами». Не пришлось! Как часто мы его вспоминаем!

Семья Кузнецовых. Самого кузнеца Василия не застала: погиб смертью храбрых, недалеко от родных мест, лежит в братской могиле. В метельные ночи плачет над ним вьюга, а летом поют соловьи и кукуют кукушки по своим детям, которые потерялись по своей рассеянности. Его жена Татьяна Дмитриевна осталась с двумя детьми. Старшая дочь рая – медичка и сын Валентин тоже были на войне.
Валентин Васильевич – лихой разведчик, вернулся домой с двумя орденами Славы и орденом Красного Знамени. Был шофёром на целине, председателем Сельсовета. По-доброму относился к людям, где бы ни был и кем бы ни был, как-то не уживался на одном месте. Построил дом в Гостёнах, переехал в Пушкинские Горы. Встречал всех родных. Был другом моего Анатолия Петровича. Был у него какой-то тяжёлый груз на сердце, принесённый с войны, не выдержал – повесился. И не стало прекрасного человека! Жена Любовь Васильевна была верна ему живому и мёртвому. Хороших, воспитанных детей вывела в люди эта семья. И дочь, и сын получили высшее образование. Сын был председателем райисполкома в Гдове. Что ему вздумалось, померещилось? Застрелился!
В областной газете появилась статья «Памяти светлого человека». Дочь Наташа – учительница.

Было бы не справедливо не вспомнить наших Михалёвских соседей Ивана Степановича и Жанну Ивановну Морозовых. Удивительно разные люди по характеру, воспитанности. Иван Степанович считал себя хозяином положения. Первая его жена умерла, не дожив с ним и девяти месяцев. А Жанна Ивановна вышла за него, надеясь, что кончится нужда и безысходность. У неё отец погиб и мать осталась с двумя девочками. Нелегко было. И хоть она любила другого – Толю Панова, уговорилась за более благополучного. И всю-то жизнь снился тот, первый, любимый. И наверное. С досады часто чудила. Много пила, до беспамятства, запивая тоску по ушедшим временам. Иногда мы приходили к ней за молоком, спрашивали: «Корову доила, Жанна Ивановна?» На что она отвечала: «А вот конкретно сказать не могу!» Супруг неизменно повторял: «Труба – дело!» Это изречение вошло у него в плоть и кровь. За глаза и в глаза его чаще называли не по имени, а «труба-дело». Не раз происходили с ними ЧП. Об одном – поведаю:
«Было новоселье у Валентина Васильевича. Михалёвские, конечно, тоже были приглашены. Пили, ели, веселились. И допились! Спали – кто где: кто – на лавке, кто – под лавкой. Иван Степанович забрался на печку, метаясь от жары – от стенки к стенки, а Жанна Ивановна, спотыкаясь, поплыла во-свояси. Как она дошла – знает один Бог! Пришла, рухнула и захрапела. Один «гостёновский путешественник» Николай Дмитриевич не мог определить по Большой Медведице, где находится родимый дом и луна увела его в Михалёво, в покои Жанны Ивановны. Пришёл, разделся, как полагается, считая, что он в собственном доме и забрался под одеяло. Засопел и засвистел. Мирная картина. Он головку втолкнул подмышки. Так славненько!

А в Гостёнах утром переполох. Не могут дети найти отца-батюшку. Всю деревню обошли, перемерили все лужи и канавы – безрезультатно!
Что же! Пошли искать дальше. Зашли в ближайшую деревню Михалёво, к Морозовым. Невестка Тоня присмотрелась и видит: стоят отцовские сапоги. Подходит к кровати спрашивает:
- «Тётя Жень, ты с кем спишь?»
- «Как с кем? – не открывая глаз, отвечает она – с Ваней, с кем же. Как не проведу – Ваня мой и всё тут Ванино!»
Стали будить отца. Тот как испугался всего произошедшего с ним, что его под руки, ослабевшего, похожего на слабоумного. Что греха таить? Скандалов по этому случаю слышно не было. Но Жанна Ивановна при большой публичности любила об этом рассказывать.
- «Замолчи, лагерная!» (была в заключении 2,5 года). Она в ответ:
- «Ванюшка, так и тебе неспорно!»

К сожалению, Жанна Ивановна маловато жила. Только перед кончиной окрестилась, приняв православное имя «Евгения».
Сидит зарёванный Степанович, к нему подходит соседка, говорит: «Что ревёшь-то? Ведь стрелял в неё!»
Размазывая слёзы, промолвил: «Так не без того ж!»
Одним словом все сказано: « Жизнь прожить – не поле перейти!»

Не менее интересна стариковская пара: Степан Максимович и Пелагея Ивановна. Она была второй женой у Степана Максимовича. Первая рано ушла. Оба хромали, однако не прекращали работать. Он - сторожил, она – доярка. Коровёнок подоит, а потом в этом молочке вымоет лицо и руки. И идёт домой белопенная. А молочко двигается в Питер и продаётся первым сортом в пакетиках.
Немало всевозможных смешных казусов было в этой семье. На потолке за несколько лет накопилось множество овчин – штук около 20. И решили сдать – всё-таки прибыль в хозяйство. Зимним морозным днём отправилась она с грузом в Остров на тракторе. Как она приехала оттуда, это нужно было видеть. Открывается морозная, заиндевевшая дверь и вносят «коцерышкой» тётю Пашу. Она проронила лишь: «Степанчик, дай трактористам три рубля. Я задолжала. Попробовал бы ты, Степанчик, овцинки сдать». Однажды, после очередного кутежа, улеглись спать. Ночью выходить «до ветру» холодно. Под обеденным столом обнаружили ведёрко и ходили туда за большим и малым. А утром невидящими глазами смахнула хозяйка со стола в это ведёрко остатки от вчерашнего пиршества: картофельные очистки, головы и хвосты от килек, кости и всё прочее.

Через два дня обнаружили пропажу – куда-то девалось ведёрко с мёдом. Тут-то и вспомнили: ведь оно под столом и стояло. Ах, батюшки! Что же теперь делать? И мёда жалко. Как быть? И в голову пришла «гениальная мысль» - заложить «бражецки» и заложили! И собрали свою гоп-компанию. И все пили, царя славили, как у Лермонтова. Хорошо, уладилась «бражицка», покрякивали пришельцы. «Набралась» порядком и хозяйка, и рассказала всю историю «бражецки». И тогда побежал гости один за другим на снег, чтоб вытошнило их всей этой «благодатью». Слава Богу, смертей не было. Все выжили. Аж до Питера дошла эта юморина. Много смеялись, может, даже от тяжёлых заболеваний излечивались. Нет худа, без добра!

Жили дружно. Дядя Степан любил напевать песенку: «Душа – горошинка, пожалей малёшенько!" Не стало его – не стало и тёти Паши, уехала в Питер. Но привезли на Вревский погост. До сих пор вспоминают, как она ходила в гости в Панюшино с коровой, хотя там ей было не до скотинки и доили другие. А потом вели с гармошкой и коровой обратно. В колхозном бюллетене местный художник нарисовал к этому эпизоду картину с надписью «Возвращение Пелагеи Ивановны»

Переехала в эту деревушку из Гороховой горы Анна Егоровна. И хоть она считалась женщиной, стать у неё была во всех житейских делах. В фигуре – мужская. В молодости ходила среди парней, с ножиком за голенищем. Любила Кренёвского Егора. И первою её песней: «за Кренёвского Егора лучше б срезали ножом, чем хорошенького дролечку отняли грабежом!» грубоватая, бережливая, говорила: «Чужого мне не надо и своё не попущу». Пришла как-то к нам и спрашивает: «Валь, ты всю ночь дрыхнешь и ни о чём не думаешь? А я все ночи напролёт думаю о Штирлице». Надуманно, негаданно влюбилась в артиста Вячеслава Тихонова. В разговоре часто употребляла «явный дурак» (будь у этого человека, хоть семь пядей во лбу).

Грешно бы не вспомнить добрейшую Наташу в Михалёве, переехавшую из Горушки после гибели его на войне. Осталась эта безгрешная женщина с тремя ребятишками, мал-мала меньше. Работала дояркой, ребятишки ходили в школу полубосые, полуголодные, однако учились не хуже других. А она старалась: и коров доила, и сторожила. Но что можно было заработать в колхозе в послевоенные годы? 100 осыпки – на трудодень?! И всё-же из этой смеси пытались испечь какой-то хлебушко. Вспоминается лихая частушка на вечеринке:

«Спасибо тебе Саша,
Поиграл, повеселил,
Спасибо,
Что осыпку разделил!»

Не обходят бедушки стороной бедных людей. Заболела сорокалетняя Наташа, сделали операцию. Перенесла. Дома захотелось ей кваса с редькой. Поела и сразу её не стало. Старшая дочь завербовалась в Приморье, там вышла замуж! А Славик и Петя ещё мыкали горюшко в Михалёве. Ходили на передовую, искали гильзы и покупали хлебушко. Они пережили, потому что были неимоверно дружны, жалели и заботились друг о друге. Списались с сестрой и уехали в город Находку. Служили в армии. Потом устроились моряками торгового флота. Были два-три письма, обещали приехать у дяде в Мясово, но не приехали. Пытались мы их найти, но из паспортного стола ответили, что таковые не числятся. Что с ними случилось, сделалось? Погибли! Но их не забыли, ныне живущие! Особенно долго горевал по ним

Коля Юцовский (Челкаш)

Напишу-ка я теперь и о самом Коле Юцовском, эдаком феномене. Он поработал в колхозе года три, а потом покончил по причине несправедливости бригадира. Его никто не мог уговорить: в школу ходить перестал, и работать тоже.
Пока жива была тётя Настя и мама Ксения. Был сыт, а иногда баловался перцовочкой с килечкой (излюбленная закуска).
Часто невменяем. Вздумалось ему попугать своих соседей из автомата. Дело окончилось тюрьмой (4 года). Был там «ныряльщиком», подбирал мусор. Из тюрьмы привёз деньжонок, как известно, где деньги – там и друзья по бутылке. Но не долго были «радости»: деньги иссякли – «друзья» разбежались.

Умерли: и тётя, и мать. Нашлась невеста, первая и последняя любовь его из Кожина. Четыре месяца пожил – ушёл. Вернулся в пустую хабулину, где нет ни хлеба, ни денег. Народ его жалел: одеждой зарыли, из пиджаков и фуфаек крышу устраивал.
Приходил в хлебные дни к машине и редко отправлялся назад порожняком. И так прикармливали то в Гостёнах, то в Михалёве, Винокурове.
Зимой было холодно, обессилил. Помог ему милиционер и устроил в Гривскую больницу. Скучает ли он по родным местам, не знаем. Там он сыт, в тепле. А мы его не забыли.
Александр Анатольевич в порыве грусти по «собутыльнику и свидетелю его молодецких утех» - поёт его излюбленные частушки:
«Гармошка заиграла,
Двадцать пять ни двадцать пять,
Загуляла, загуляла,
Наша шаечка опять!»

«Товарищ, бей по раме,
А я по наличнику,
Заработаем с тобой,
По годику, по-лишнему!»

Совершенно забыла двух гостёновских женщин – двух сестёр: Анастасию и Наталию.
Анастасии страшно не повезло: она лишилась мужа, когда ей было всего 35, но уже на свет появились четыре сына. Женщина была ласковая, мудрая. Да и дети не были похожи на остальных. Маленькие, а уже помогали матери. В школе славились первыми учениками. Сами себе плели обувку – лапти. Их упорство не прошло даром. Двое: Павел и Василий получили высшее образование. Павел Павлович проводил в садах, огородах невиданные опыты. Ему присвоили звание учёного агронома. Славился на всю Прибалтику. Василий Павлович – преподаватель литературы во Владимирской области. Писал стихи. Печатался в местной прессе.
Алексей, нашёл свою судьбу на Волге, там и остановился. Младший Николай – учитель, погиб смертью храбрых.

Не всегда старенькая мать понимала своих учёных сыновей. Припоминается:
«Бежит Анастасия Васильевна ко мне с письмом в руке: «Прочитай, голубушка, сердце не на месте. Это от старшенького Павла. Всё у него не как у людей». Читаю: «Дорогая мама! Прости, что долго не писал. Утонул я в мещанской грязи и никак не выплыву. Растерял все контакты с друзьями!» Пока я читала, Анастасия Васильевна вздрагивала, как от взрыва, а потом разрыдалась: «Господи! За что же такая напасть на человека?» и попросила: «Напиши сразу ему!» Диктует: «Ненаглядный мой сынок! Попроси ты своим ученикам, пусть запрудят эту проклятую лужу, а то ходить в школу с мокрыми ногами – дело нешуточное. Не ровен час – простудишься. И какую ты штуку там утерял? Может она и важная! Спаси тебя Царица Небесная!»

До обидного мало жили её сыновья. Вслед за матерью, ушли и они. А потом в её избушке поселилась её сестрица – Горюша. Война у неё отняла двух сыновей: Алексея и Валентина (последний был убит зверски). Сначала мать была в помешательстве, потом, благодаря Богу, отошла понемножку. Муж её отбывал наказание (сталинское) на Севере. Через 10 лет вернулся. Жили помаленьку. Получали пенсию за старшего (погиб в штрафной роте – был при немцах полицаем). Дядя Петя понимал в хозяйских делах, помогал вдовам. Те платили, чем могли.

Когда-то, в молодые годы, эта пара была необыкновенно красивой. Всю жизнь ревновали друг друга. Перед кончиной, супруг сказал своей 85 – летней подруге: «Теперь пойдёшь по рукам!» Идём мы с ней в родительскую субботу по кладбищу. Подходим к последнему пристанищу её мужа. Останавливаемся. Согнулась над могилкой и громко произнесла: «Поминать-то тебя не надо бы, цужих баб любил. Ну, ладно, я зла не помню. Лежи с миром!» Перекрестилась и пошла.

В деревне все доводились друг другу роднёй: близкой ли, далёкой ли, но доводились. Но был в деревне человек, переехавший из красивой деревни Берёзовки. Звали его Иван Александрович Соловьёв, попросту – соловей. Как не парадоксально, но свою супругу Наталью, которая была старше его на 10 лет, любил и ревновал до конца жизни. Жили они у колодца, поэтому их семейные баталии были известны всем. Взрывания по любому поводу. Был выпить не дурак. Один раз в гостях в Панюшине ему какое-то хулиганьё обрезало один ус. А усы у него были роскошные, фельдфебельские. Иван Александрович был в таком ажиотаже, что, несмотря на своё хлипкое телосложение, раскидал всех присутствующих по углам. Можно было ожидать, что он опрокинет и дом. Однако избушка устояла.

Сын и зять его погибли на полях сражения. Век его был недолог. Жена после него недолго жила. Знать, и на том свете он не мог без неё и попросил об этом у Бога. Нет Ивана Александровича, но и третье поколение помнит о его проказах.
Купил он себе фонарь, на вид – самый обыкновенный, но чтобы его открыть, нужны необыкновенные усилия и смекалку первооткрывателя. Пробовал зажечь и с одной стороны и с другой – результатов никаких. Потом каким-то чудодейственным способом сунул туда горящую спичку – он зажёгся. Только вышел на улицу – моментально погас. Трижды повторилось тоже самое.
И тут случилось, что и должно было случиться!

Размахнулся злосчастным фонарём и ударил с такой силой о стенку сарая, что в Гостёнах все куры переполошились и запели петухи. Некоторые выбежали на улицу посмотреть, не горит ли деревня. Наталья спряталась в подвал, как бы и ей под горячую руку не досталось.

Любил Александрович поговорить об охоте. В деревне же знали из его рассказов единственное, что у него есть ружьё. И всё-таки хотелось ему доказать односельчанам, что не просто брехун, а настоящий охотник. В окрестностях появились волки. Соловьёв решил, во что бы то ни стало убить, хоть одного. И стал сторожить. И что бы вы думали? Увидел волка близ колхозной бани. Ружьё было рядом. Выстрелили, но не в волка, а в баню (мишень-то больше). А волка – минькой звали. Целую неделю веселилась и зубоскалила деревня по поводу «удачной охоты» Соловья. Вспоминается, как мой сын – малыш бежит за ним сзади и спрашивает: «Дядя Соловей, дядя Соловей, правда, твою Сововьиху волк унёс?»